Камская Чудь и бронзовое искусство Рифея (часть вторая)

Сентябрь 1, 2016
Статьи
Комментарии

В первой части статьи было отмечено, что такой источник как произведения пермского звериного стиля (ПЗС) невозможно изучать, обособляя его от древнерусской традиции, поскольку теперь понятно, что истоки древнерусской традиции восходят к эпохе расселения в Восточной Европе носителей ИЕ. Поэтому во второй части этой статьи я поставила задачу выявить связи ПЗС с сакральными традициями древних русов и ариев или, скорее, наметить контуры этих связей. Для анализа я выбрала различные типы изображения медведей в ПЗС, где особый интерес, на мой взгляд, представляет сюжет «медведь в жертвенной позе»: верхняя часть туловища до пояса – голова между двумя лапами, т.е. туловище медведя дано в расчленённом виде. Этот тип изображения обнаруживается на территории от Прикамья до Западной Сибири.

Но для начала следует поставить вопрос: чем для реконструкции начального периода древнерусской истории, которым я занимаюсь, интересен сюжет «медведь в жертвенной позе», являющийся всего-навсего частью, казалось бы, переферийной темы о камской чуди? И сразу отвечу, что он представляет очень большой интерес.

В моих первых публикациях о чуди я показала, что летописная чудь не имела никакого отношения к «финляндцам и эстляндцам», а была этнообразованием, выделившимся из среды словено-русов в бытность беженцев словенских «на Дунаве» и в основу своего названия положившим древнерусское слово чудин – великан, что являлось иносказательным прозванием великого божества древних русов Велеса/Волоса. Следовательно, камская чудь – это часть летописной чуди, имевшей словено-русское происхождение, которого ее лишили в русле распространения и укоренения шведского политического мифа. Кроме того, камская чудь, естественно, связана и с чудью Заволочья, и с чудью на Северо-Западе и балтийском побережье, а также с чудью Западной Сибири (Чудская гора в Омской области). Таким образом, исследование любых вопросов, связанных с камской чудью, выводит нас на гигантские просторы от Балтийского моря и Русского Севера и ведет через Прикамье за Урал вплоть до Западной Сибири.

Истоки ПЗС связываются многими учеными с ананьинской культурно-исторической областью. Связь ананьинской культуры с сакральными традициями древних русов и ариев была показаны мной в статье о Подсолнечном царстве. Эта связь иллюстрировалась, в частности, анализом ритуала жертвоприношения коня у ведических ариев. Хочу напомнить, что в гимнах РГ в данный ритуал входило расчленение коня, осуществлямого согласно закону мироздания риты. При этом подчеркивалось, что это расчленение означало не смерть, а восшествие к богам (Пусть не мучит тебя (твое) ощущение жизни, когда ты вступаешь!.. Ты же тут не умираешь, не терпишь ущерба. К богам ты идешь легкими путями // РВ, М., 1989. С. 196-198). Расчленение коня в ходе жертвенного ритуала было осуществлением космогонического акта, которым воспроизводилось творение Вселенной из частей сакрализованного тела (тела Первобожества или Первосущества), поскольку конь служил символом многих богов и, в частности, символизировал солнце. В древнерусской традиции небесный мир божественного солнца был связан с могущественным Волосом (в ПВЛ соотносился с золотом – символом солнца), поэтому конь являлся одним из животных/спутников Волоса.

Хорошо известно, что и медведь считался одним из зооморфных воплощений Волоса, поэтому изображение расчлененного туловища медведя в иконографии ПЗС вызывает законные ассоциации с ритуальным расчленением тела Первобожества или Первосущества из ведических гимнов для воспроизведения акта первотворения, только в реалиях древнерусского космогонического мифа. Но тогда и культовое литье ПЗС должно рассматриваться как уникальный источник для исследования истории древних русов послеананьинского периода.

А удивительные существа на литых бляшках ПЗС, смысл которых до сих пор представляется загадочным, должны представлять иконографию образа одного и того же великого божества с иносказательным прозванием Волос, которого в культовом литье ПЗС изображали в разных личинах, но с соблюдением определенных канонов. Для общества, жившего устной традицией, распространение сакрального учения с помощью изобразительных средств было вполне естественным. Дохристианским верованием древних русов было солнцепоклонство, которое они распространяли на необъятной территории своего Подсолнечного царства, поэтому естественно, что иконография культового литья из такого яркого центра, каким было Прикамье, расходилась и в Поволжье, и в отдаленных от Прикамья областях Западной Сибири. Древнерусская традиция играла донорскую роль в распространении солнцепоклонства среди народов Севера и Сибири, отсюда эти традиции вкупе с обрядовыми изобразительными и другими предметами присутствуют до сих пор в быту народов ханты и манси или коми-пермяков.

Такова преамбула ко второй части статьи о ПЗС, вслед за чем я перехожу к рассмотрению изображения сюжета «медведь жертвенной позе», начав традиционно, с историографического обзора по теме.

Согласно Т.Н. Троицкой, название «жертвенная поза» эти изображения медведя получили на основе этнографических описаний: «По свидетельству Н.Л. Гондатти, еще в конце XIX в. на северо-западе Сибири совершались обряды, связанные с культом медведя. С убитого зверя снимали шкуру вместе с головой и лапами, приносили в дом, клали на стол в переднем углу так, что морда покоилась между лап, и исполняли перед ним ритуальные песни и пляски. Н.М. Ядринцев сообщает, что вогулы приносили в жертву трех медведей и в кумирне на стол клали в один ряд их шкуры с головами и лапами» (Троицкая Т.Н. Культ медведя в Верхнем и Среднем Приобье в I тыс. н.э. // Медведь в древних и современных культурах Сибири. Новосибирск, 2000. С. 45). Сюжет «медведь в жертвенной позе» привлекал внимание многих исследователей и до сих пор является предметом оживленных дискуссий.

Ю.П. Чемякин, изучавший происхождение сюжета «медведь в ритуальной позе», уверен, что происхождение этого образа принадлежит «угорскому» миру (Чемякин Ю П. Возможные истоки и время бытования металлопластики с изображением медведя «в жертвенной позе» // Тверской археологический сборник. Тверь, 2009. Вып. 7). Уже упоминавшийся в первой части статьи известый пермский археолог А.М. Белавин также выделял в культовом литье Прикамья и Приобья изображения медведя и в частности, сюжет «медведь в жертвенной позе». По убеждению А.М. Белавина, именно с предуральскими и зауральскими угорскими корнями связаны бляхи с изображением фигуры идущего медведя; накладки с изображением одной, трех, шести голов медведя; пряжки с изображением «медведь в жертвенной позе»; бронзовые рукояти кинжалов и ножей с навершием в виде фигуры медведя, поскольку согласно А.М.Белавину, в Приобье они имеют гораздо большую древность, чем в Приуралье, и восходят к усть-полуйскому времени (культура IV в. до н. э. – I в. н. э., с носителями которой связывается этногенез самодийского населения Западной Сибири). Наличие же их в Пермском Приуралье, считает А.М. Белавин, связано с присутствием в прикамском населении этого времени крупного угорского массива (Белавин А.М. Об этнической принадлежности пермского средневекового звериного стиля // Журнал «Труды Камской архолого-этнографической экспедиции. История. Исторические науки. № 1-2, 2001. Пермь. С.14-24; см. также коллективную монографию: Белавин А.М., Иванов В.А., Крыласова Н.Б. Угры Предуралья в древности и средние века. Уфа, 2009).

Взгляды А.М. Белавина были подвергнуты резкой критике со стороны многих ученых за то, что он игнорировал складывание основ ПЗС в рамках ананьинской культуры, а именно с ней многие авторы связывают истоки ПЗС. По глубокому убеждению этих ученых, именно ананьинский культурный мир Прикамья транслировал в Приобье свои художественные идеи, которые принимались и в определенной степени перерабатывались местным, очевидно, «древнесамодийским» населением. Вместо того, чтобы объективно проанализировать мнения исследователей о процессе соотношения двух центров культового литья – в Предуралье и в Западной Сибири –, считаеют критики А.М. Белавина, он неожиданно обращается к вопросу о генезисе западносибирских эполеотообразных застежек с фигурными изображениями голов медведей и стремится доказать приоритетность происхождения изделий с изображением «медведя в жертвенной позе» в «угорском» культурном ареале Западной Сибири.

Как отмечают такие исследователи, как Г.Н. Чагин, С.Н. Коренюк, А.Ф. Мельничук, наиболее ранняя сюжетная идея «медведя в ритуальной позе» могла проникнуть в нижнее Приобье все же из Приуралья, только южного. Об этом свидетельствуют материалы кара-абызских и пьяноборских древностей, представленные В.В.Овсянниковым, в виде поясных застежек и крючков с изображениями медведей, нижняя дата которых, определяется исследователем II в. до н.э. Датировки изображенией медведей в «жертвенной позе» Гляденовского и Юго-Камского костищ определены на основе современных исследований Гляденовского костища и могут датироваться от III в. до н. э. до I-II вв. н. э. Однако в ходе раскопок Гляденовского костища в 2006 г. С.Н. Коренюком обнаружена арочная бляшка с медведем, выполненным в сюжетной линии «жертвенная поза». Она была найдена в нижнем слое святилища вместе с поздненаньинской «воротничковой» посудой V-III вв. до н. э.

Очень важно, подчеркивают эти исследователи, что рядом с Гляденовским костищем в 1985 г. Н.В. Соболевой в ходе изучения центральной части металлургического объекта, напоминающего ров, вместе с развалами сосудов переходного ананьинского-гляденовского времени (IV-III вв. до н. э.) среди обломков тиглей, льячек и литейных форм обнаружена задняя часть литейной формы для отливки пластины с изображением медведя «в жертвенной позе». Эти данные свидетельствуют о том, что образ медведя был чрезвычайно свойственен искусству ананьинского населения Приуралья. Изображение медведя появляется в таежном Приуралье уже в раннеаньинскую эпоху (VII в. до н. э. – бронзовые чеканы из Сарабаихи и Балатово). В виду этого не удивительно, что в ананьинскую эпоху в таежном Приуралье начинает оформляться разные иконографические традиции в изображении медведей – «идущий» медведь, «пьющий» медведь, протомы медведей и медведь «в ритуальной позе». При раскопках Залазнинского могильника (прав. берег р. Камы, Оханский район Пермского края) в 2012 г. С.Н.Коренюком в межмогильном пространстве между раннеананьинскими погребениями №№ 92 и 102 была обнаружена медная накладка с рельефными противостоящими в разные стороны изображениями голов медведей с нижними конечностями, т.е. «в жертвенной позе». По краям изделие оконтурено жгутовым декором. Головы животных направлены в разные стороны.

Залазнинский могильник характеризует погребальные комплексы, верхняя дата которых определяется в пределах рубежа VIII-VII вв. до н. э. Таким образом, считают названные ученые, возраст этой уникальной находки объективно следует сопрягать с ранне-ананьинским временем. В Приуралье это пока самая ранняя находка, отражающая в древнем изобразительном искусстве иконографию медведя в «жертвенной позе». В связи с этим, делают вывод данные исследователи, в настоящее время не существуют в археологии таёжной Евразии объективных свидетельств для того, чтобы «признать сибирские корни сюжета, а также тесную связь данного иконографического типа с угорским миром». По мнению названных авторов, сходство в произведениях культовой металлопластики в Волго-Уральском и Урало-Сибирском регионах могут быть вызваны сходством в культовой практике, верованиях и магических обрядах, что объяснялось этнокультурной близостью и сходной мифологической картиной мира. Именно в этом направлении, уверены авторы, необходимо проводить научную интерпретацию образов древнего искусства в таежной Евразии, а не выпячивать на его фоне «древнеугорский» фактор (представлен материал из статьи: Коренюк С.Н., Мельничук А.Ф., Чагин Г.Н. Об «угорском» фоне в этнической интерпретации высокохудожественных изделий пермского звериного стиля// Этнокультурное наследие пермских финнов. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Этнокультурное наследие пермских финнов в истории России», посвященной 80-летию известного этнографа Л.С. Грибовой и 25-летию сектора истории и культуры коми-пермяцкого народа» 21-22 июня 2013. Кудымкар, 2013, с. 28-52).

Приведенные работы хорошо отражают ситуацию, сложившуюся в вопросе изучения такого сюжета ПЗС как «медведь в жертвенной позе». Собственно, она ничем не отличается от общей ситуации в исследовании ПЗС, окрашенной спором между представителями двух подходов в этнической интерпретации произведений ПЗС. Часть ученых видит в сюжете «медведь в жертвенной позе» пришельца из Сибирского региона в Прикамье и приписывает его авторство угорским и самодийским народам. Эту точку зрения критикуют сторонники автохтонности сюжета «медведь в жертвенной позе» в Прикамье, видя его истоки в ананьинской культуре. Прежде чем перейти к изложению моей концепции относительно названного сюжета, полагаю нужным представить в статье иллюстративные материалы, демонстрирующие различные типы изображения медведей в виде блях-медальонов и других предметов, которые использовались в научных публикациях.

Очень интересные материалы приведены в статье пермских археологов С.Н. Коренюка и М.Л. Перескокова «Эволюция образа медведя в ”жертвенной позе” в искусстве населения Западного Приуралья в раннем железном веке и средневековье». Эти авторы разделяют взгляды тех, кто связывает происхождение сюжета в изображениях медведя «в жертвенной позе» с Прикамьем и с культурными и религиозными традициями ананьинского мира, а также с образцами степного звериного стиля. Уже в раннеананьинское время (не позднее VII в. до н.э.), убеждены авторы, сюжет, изображающий медведя «в жертвенной позе», окончательно сформировался, а в позднеананьинское время (V-Ш в. до н.э.) изделия с данным сюжетом получили широкое распространение на ранних гляденовских костищах и имели местное производство, поэтому нет оснований считать данный сюжет привнесенным из Западной Сибири.

Помимо сюжета в виде головы зверя между двумя лапами, данные авторы к сюжету «медведь в жертвенной позе» относят также изображение медведя в профиль с опущенной головой и изображение шкуры медведя, поскольку они несут то же символическое значение, что и указанный сюжет. Ниже приводятся рисунки изображений медведя, использовавшихся в названной статье.

Проблему происхождения и эволюции распространенного в ПЗС образа медведя рассматривает и уфимский историк В.В. Овсянников. Он анализировал кара-абызскую культуру (археологическая культура в южноуральской лесостепи ок. IV в. до н.э. – III в. н.э.), которую рассматривают как культуру, сложившуюся в результате взаимодействия пришедших из Среднего Поволжья и Нижнего Прикамья в VI-V вв. до н.э. позднеананьинских племен и мигрировавших в IV в. до н.э. групп населения с Восточного Зауралья. Кроме того, В.В. Овсянниковым анализировалась пьяноборская культура – культурно-историческая общность, существовавшая во II веке до н. э. – II/IV н.э. в Нижнем Прикамье и по реке Вятке и сформировавшаяся на основе распавшейся ананьинской культурно-исторической общности. На основании находок из погребальных комплексов этих культур В.В. Овсянников прослеживает эволюцию образа медведя от профильного изображения, характерного для скифо-сибирского искусства, к бляшкам с головами медведей в жертвенной позе. В его статье «К вопросу о происхождении сюжета ”медведь в жертвенной позе” в Пермском зверином стиле» даны рисунки многочисленных изображений медведя в ананьинском искусстве, а также в кара-абызском и пьяноборском искусстве, которые я привожу ниже.

Образ медведя, подчеркивает В.В. Овсянников, являлся доминантным в культуре народов Урала и Западной Сибири. Изображение появляется на глиняной и кремневой пластине, начиная с неолита, а в ананьевских древностях встречается в больших количествах на костяных и металлических изделиях. В эпоху раннего средневековья изображение медведя в так называемой «жертвенной позе» является «визитной карточкой» пермского и западносибирского искусства. По мнению Овсянникова, сюжет «медведь в жертвенной позе» связан с группой изделий, близкой к пьяноборским древностям Приуралья.

Прослеживая эволюцию изображений медведя, В.В. Овсянников обращает внимание на то, что ананьинские изображения медведей являются профильными, иногда представляются в составе композиции: медведь-лось (рис.1, 4,7) и медведь-грифон (рис.1. 5-6). Другой вид – изображение в виде головы, реже протомы медведя (рис.1, 8-10). Также встречается изображение двух протом медведя, обращенных в противоположные стороны, как правило, на костяных и роговых гребнях (рис.1. 11-13). Аналоги из окружающего ананьевскую общность мира говорят о близости части изображений звериному стилю ранних кочевников (медведь-грифон), но ряд изображений и композиций не имеет таких аналогий, например, образ лося вообще и образ лося в сочетании с медведем. На начальном этапе существования кара-абыгзской культуры, т.е. в V-IV вв. до н.э., отмечает В.В. Овсянников, в изображении медведей сохраняются традиции ананьинского искусства при более активных кочевнических заимствованиях.

Следующий этап в развитии образа медведя, считает В.В. Овсянников, фиксируется в комплексах кара-абыгзской культуры III-II вв. до н.э. Изображения медведя можно разделить на две группы: изображение медведей в виде протом, обращенные в разные стороны (рис. 2, 10, 12) и изображение головы медведя на круглых бляшках (рис.2. 10, 12). Эти изображения являются новшеством, отмечает автор. На обороте круглых ажурных бляшек с ушком схематично нанесены головы медведей (от 4 до 8), расположенных по кругу. Аналогичная композиция – на эполетообразной застежке из Барсова городка. Шесть медведей – изображены по кругу, мордами к центру, в классической жертвенной позе, т.е. голова находится между лапами. На пряжке из Охлебнинского могильника медведь представлен в «распластанной позе» (рис.2. 2,9). На застежках из могильника Кушулевского III в центре находится распластанная фигура медведя (рис.2, 6) аналогично Охлебнинской пряжке. Появление этого сюжета, считает автор, можно фиксировать на приуральской почве.Сюжет «жертвенного медведя», уверен В.В.Овсянников, мог сложиться на Приуральской почве ранее, чем в Зауралье и Зап.Сибири. Начало фиксируется на бляшках III-II вв. до н.э. (рис.2, 11).

Изображения медведей в ананьинском искусстве. 1. Ананьинский могильник; 2. Шиховский могильник; 3. Могильник Скородум; 4. Пижемское городище; 5. Чурчикинский могильник; 6-7. Аргыжское городище; 8. Зуевоключевское I городище; 9,11. – Буйское городище; 10. Концегорское селище; 12. – Буйское городище; 13. – Емашевское городище. 1-3, 5 – бронза, 4,6,8-13 – кость, 7-камень.

Изображения медведя в кара-абызском и пьяноборском искусстве и аналогии к ним. 1 – Старо-Муштинский могильник (мазунинская культура); 2 – Нармонский могильник (азелин ская культура); 3 – Усть-Сарапульский могильник (мазунинская культура); 4 – Красноярский могильник (мазунинская культура); 5 – Гляденововское костище (гляденовская культура); 6 – Ку шулевский III могильник (пьяноборская культура); 7,9,16 – Охлебининский могильник (кара- абызская культура); 8 – Кипчаковский могильник (пьяноборская культура); 10-12,15,20-22 – Шиповский могильник (кара-абызская культура); 13,19 – «Частые Курганы» (среднедонская культура); 14 – Русская Тростянка (среднедонская культура); 17 – Биктимировский II могильник (кара- абызская культура); 18 – Мастюгино (среднедонская культура); 23 – гора Курмантау (кара- абызская культура); 24-25 – Филипповка (прохоровская культура); 26 – Липовка. 12 – бронза, железо; 22 – железо; 24 – золото; 25 – золото, железо; остальное бронза.

В статье томского археолога Л.В. Панкратовой «О возможных истоках иконографии образа медведя в кулайской металлопластике» ставится задача исследовать генезис образа медведя в культовой металлопластике кулайской культуры – археологической культуры Западной Сибири периода с середины I тысячелетия до н. э. до середины I тысячелетия н.э., которая этнически связывается с предками самодийцев, угров, кетов, а территория распространения совпадает с территорией Томской области. Истоки иконографии образа медведя у «кулайцев» Л.В.Панкратова исследует в генетической связи с аналогичными вариантами скульптурных изображений медведя в Западной Сибири, начиная с неолита.

Образ медведя в пластике Западной Сибири известен с неолита и является значимым на протяжении тысячелетий, что проявилось и в разнообразии композиционных вариантов в изображении медведя (см. прилагаемые внизу к статье Л.В.Панкратовой иллюстрации). Самыми древними в Западной Сибири, по мнению Л.В.Панкратовой, могут являтся неолитические миниатюры, представленные на рис. 1,12, 14. Сходные профильные изображения полной фигуры медведя на рис. 3-5 датируются автором статьи эпохой бронзы. Фигурки изготовлены из кости, камня и бронзы. Как минимум часть из них не имеет признаков практического использования, в силу чего, согласно автору статьи, можно предположить их задействование в ритуальной практике в качестве культовых предметов.

В комплексах неолита-бронзы Западной Сибири, помимо полной фигуры медведя, широко представлены изображения головы медведя (рис. 10,12-14). Скульптурные изображения головы медведя использовались и в качестве оформления керамических сосудов (рис.19-21), причем медведь преобладал в керамической пластике среди зооморфных образов. Кроме того, отмечает Л.В. Панкратова, в металлопластике Урало-Сибирского региона выявляется и синкретический образ «человека-зверя» или «человека-медведя» (рис. 17, 24, 25), в том числе, в составе многофигурных композиций в материалах раннего железного века (рис. 24-28). По предположению Л.В. Панкратовой, образ стоящего на задних лапах медведя мог служить элементом костюма воина. Генезис образа «человека-медведя» Л.В.Панкратова связывает с культурами переходного периода от эпохи бронзы к раннему железу лесостепной зоны Западной Сибири. Истоки другого синкретического образа – «птицы-медведя» (рис. 28), появившегося в металлопластике раннего железного века, также связываются Л.В. Панкратовой с ранними этапами истории Западной Сибири. На это указывает, по ее мнению, сочетание образов птицы и медведя в составе погребальных и культовых комплексов, начиная с неолитического времени.

Как видно из статьи Л.В.Панкратовой, интересующий нас в первую очередь образ медведя «в жертвенной позе» появляется в Западной Сибири только в изображениях раннего железного века, и именно тогда универсальным признаком, служащими для передачи образа медведя, становится голова животного в сочетании с лапами (рис. 29, 30). При этом Л.В. Панкратова подчеркивает, что аналогов изображениям с подобным композиционным решением образа в материалах культур, предшествующих эпохе железа Западной Сибири, не выявлено. И тем не менее, исследовательница полагает, что наличие в раннем железном веке парциальных изображений голов животного (рис. 16) позволяет связать развитие данного иконографического типа с мировоззренческими концептами, воплощенными в изображениях более древних памятников Западной Сибири, представлявших плоские и объемные изображения голов медведя (рис. 15, 18, 19). Л.В.Панкратова не исключает, что формирование изображений голов медведя (рис. 16) происходило в Западной Сибири под воздействием этнокультурных импульсов, исходящих с территории Урала, где изображения голов животных появляются и становятся характерной чертой изобразительного творчества региона, по-видимому, с мезолитического времени. Вероятно, изображения медведя в «жертвенной позе» из бронзы у создателей кулайской культуры, полагает Л.В. Панкратова, также восходит к вышеназванным изображениям голов медведя.

Изображение медведя в «жертвенной позе» определяется Л.В. Панкратовой как новый вид, завоевавший широкую популярность в эпоху железа и вытеснивший изображения только одних голов медведя, исчезающие к концу раннего железного века. Таким образом, по выводу Л.В.Панкратовой, в бронзовых изображениях голов медведя кулайской общности можно видеть развитие западносибирских традиций, сформировавшихся не позднее эпохи неолита, но не без влияния населения уральского региона. Изображения медведей «в жертвенной позе» на этом фоне, по оценке Л.В.Панкратовой, предстают новообразованиями, генезис которых протекал на западносибирской основе при участии лесостепных этнокультурных компонентов, вероятно, ираноязычных.

Период раннего железного века был отмечен, по мнению Л.В. Панкратовой, активизацией межэтнических контактов, что послужило распространению и популярности изображения медведя в «жертвенной позе» по обе стороны Урала. Рассмотрев изображения медведей в Западной Сибири на протяжении тысячелетий – от неолита до эпохи бронзы и далее до раннего железа, исследовательница предпринимает попытку определить, по ее словам, семантические напластования, воплощенные в этих образах. Полнофигурные изображения медведя и изображения голов медведя эпохи неолита демонстрируют, по ее мнению, прагматическую индифферентность и определяются ею как полисемантические и полифункциональные. Фигурки медведей, стоящих на задних лапах, по предположению Л.В.Панкратовой, могут являться эмблемой участников воинских подразделений «кулайцев», а фигурки крылатых медведей – эмблемой религиозных лидеров (возможно, «шаманствующих» лиц) подобных объединений. Что же касается особо интересующих нас изображений медведей в «жертвенной позе», то Л.В. Панкратова затрудняется дать им определенную характеристику, поскольку хоть они, по её мнению и коррелируют с воинской атрибутикой и оружейными комплексами, тем не менее, они встречаются и в женских погребениях. Поэтому Л.В.Панкратова высказывает предположение, что использование образа медведя в «жертвенной позе» в качестве элемента декора деталей костюма символизировало приверженность комплексу ритуально-мифологических представлений членов воинских объединений – «людей-медведей». Кроме того она полагает, что появление нового культурного символа может быть в известной степени объяснено реархаизацией древнего парциального варианта изображения зверя.

Скульптурные изображения медведя. Западная Сибирь. Изображения группы 1: 1 – Васьковский могильник (по: 4, с. 100, рис. 43–1); 2 – могильник на Старом Мусульманском кладбище (по: 11, с. 134, рис. 25–7); 3 – могильник Сопка-2 (по: 28, с. 42, рис. 36); 4 – поселение Крохалевка-13 (по: 29, с. 92, рис. 3); 5 – поселение Крохалевка-1 (по: 30, с. 45, рис. 18–1); 6 – городище Чича-1 (по: 12, с. 337, рис. 2–4); 8 – погребение у с. Утинка (по: 22, с. 179, рис. 1–1); 9 – Абатский могильник (по: 31, с. 136, рис. 69–5). Изображение ИТ-1: 7 – городище Барсов городок III/6 (по: 24, с. 185, рис. 79–2). Изображения группы 2: 10 – находка на оз. Иткуль (по: 21, табл. 10–2); 12, 14 – Васьковский могильник (по: 4, с. 100, рис. 43–3, 2); 13 – могильник Сопка-2 (по: 32, с. 100, рис. 5–2); 15 – могильник Усть-Куюм (по: 32, с. 100, рис. 3–2); 18, 19 – поселение Самусь-IV (по: 32, с. 100, рис. 5–1, 5–1); 20 – стоянка Игрековский остров (Игреково-I) (по: 11, с. 127, рис. 18–5). Изображения ИТ-2: 11- Карбинское-I городище (по: 33, с. 124, рис. 3–9); 16 – могильник Барсовский VII (по: 24, с. 192, рис. 86–44). Кулайское антропо-зооморфное изображение: 17 – могильник Барсовский VII (по: 24, с. 192, рис. 86–55). Изображения группы 3: 21 – поселение Тух-Эмтор IV (по: 11, с. 200, рис. 90–1); 22 – Самусьский могильник (по: 32, с. 100, рис. 6); 23 – городище Чича-I (по: 12, с. 337, рис. 2–6). Изображения ИТ-3: 24 – ложбина около горы Кулайка (по: 34, т. II-5); 25, 28 – могильник Барсовский III (по: 35, с. 110, рис. 5–2, 3); 26 –Ишимская коллекция (по: 36, т. VI-5); 27 – Томский могильник (37, рис. 6). Изображения ИТ-4: 29 – святилище на городище Барсов городок I/9 (2, с. 266, рис. 3–3); 30 – Усть-Абинский могильник (38, с. 233, т. LXIX-10).

Несмотря на то, что представленная статья Л.В. Панкратовой – яркая работа, сделанная на основе богатого материала, которым Л.В. Панкратова прекрасно владеет, её выводы оставляют впечатление незавершенности. Картина «семантических напластований», представленная автором в пояснение эволюции изображения медведя, не объясняет приверженность населения Западной Сибири к воспроизведению данного образа на протяжении тысячелетий. Совершенно справедливое предположение о культовом характере изображений медведя, создаваемых для осуществления ритуальной практики, высказанное в начале статьи, не раскрывается в завершающих расплывчатых характеристиках об изображениях медведей как эмблемах неких воинских подразделений. Особенно неудовлетворительным представляется вывод об изображении медведя в «жертвенной позе» как возврате к более архаичному парциальному варианту изображения зверя (одни головы медведя). Очень существенный момент ускользает от внимания и данного автора, и других исследователей, работы которых были приведены выше. Потому и не удается никак завершить спор о генезисе такого значимого образа в евразийской культуре как медведь – явно, выступавшего зооморфным воплощением великого божества, а не создававшегося как эмблема или элемент декора. Для понимания его значимости, как я уже высказалась выше, надо выйти за пределы финно-угорского мира и рассмотреть этот образ на более широком фоне сакральных традиций Евразии, включая традиции носителей ИЕ.

Но прежде для полноты картины приведу еще два рисунка изображений медведя на эполеообразных застежках и круглых бляшках, найденных в Западной Сибири. Рисунки взяты из электронной публикации Истомина М.Л. и Федоровой Н.В. с авторскими комментариями. На мой взгляд, эти изображения очень эффектны и лишний раз могут подчеркнуть, что медведь в «жертвенной позе» – образ, имевший важное значение для его создателей.

Круглая бляшка с фигурами медведей в священной позе. Пос. Зеленый Яр. Бляшка диаметром 5,6 см отлита в двустороннюю форму из медного сплава или меди. В центре – изображения пяти медвежьих голов, чередующихся с изображением пяти лап (?). Лапы четырехпалые, направлены от центра (?).

Аналогиями бляхе могут служить композиции из медвежьих голов, уложенных на лапы, которые встречаются на эполетообразных застежках и круглых бляхах с рубежа эр – первых веков нашей эры, например – застежка из комплекса городища (жертвенного места) Усть-Полуй.

Эполетообразная застежка с изображением четырех медведей. Изделие состоит из круглой бляхи и четырех “жгутов”, заканчивающихся крючком. Застежка отлита в двусторонней сложной форме, крючок согнут по длинной оси. На бляхе застежки в центральной части размещена композиция из четырех голов медведей, уложенных между передними лапами. «Медведи» расположены вокруг семигранного умбона, обведенного валиком. Головы зверей примыкают к этому валику. У медведей тщательно переданы круглые небольшие уши, миндалевидные глаза. Когти отделены от остальной лапы двумя желобками. Между фигурами зверей отлиты выпуклые фигуры. Вся эта композиция обведена кантом, имитирующим витье.

Поясные застежки с подобным изображением медведя – голова в фас, лежащая между передних лап, переданная в проекции сверху, – появились в археологических комплексах и случайных находках из Западной Сибири, датированных временем около рубежа эр. Наиболее ранние – это комплекс городища (жертвенного места) Усть-Полуй (I в. до н.э.), клад с городища Барсов Городок 1/20 (I-II вв.) и примерно того же периода клад с кулайского святилища Барсов Городок 1/9 . В составе кладов обнаружены: эполетообразная застежка, в центре которой шесть уложенных по кругу изображений медведей с головой на лапах; поясной крючок, «переделанный в накладку» с изображениями двух медведей в такой же позе, расположенных друг против друга; поясной крючок в виде последовательно соединенных аналогичного типа изображений медведя и головы лося. Время бытования застежек определяется примерно в рамках I в. до н.э. – середины I тыс. н.э. «Первоисточниками» для их создания, по мнению авторов статьи, скорее всего, послужили прикамские эполетообразные застежки пьяноборского и зазелинского времени и западносибирские застежки-крючки. Образ же медведя с головой между лап («медведь в жертвенной позе», «медведь в сакральной позе», и т.д.) – западносибирского происхождения, считают авторы данной публикации (Истомин М.Л., Федорова Н.В. Новые находки средневековых бронзовых изделий на севере Западной Сибири / Электронные публикации // Археология, этнография и антропология Евразии. 2005, №4. С.126-135).

Итак, мы видим, что на сегодняшний день ученые, исследующие изображения медведя в металлопластике Прикамья и Западной Сибири, составляющие часть ПЗС, обнаруживают кардинальное несходство во взглядах на их истоки и на этническую принадлежность их создателей. Одни уверены, что в Приобье они имеют гораздо большую древность, чем в Приуралье (IV в. до н.э. – I в. н.э.) и их создатели участвовали в этногенезе самодийского населения Западной Сибири. Наличие же их в Пермском Приуралье должно объясняться присутствием в прикамском населении этого времени крупного угорского массива. Другие считают, что идея изображения «медведь в ритуальной позе» могла проникнуть в нижнее Приобье все же из Приуралья, только южного. В последние годы бляшка с медведем в «жертвенной позе» была найдена в нижнем слое Гляденовского святилища вместе с поздненаньинской «воротничковой» посудой V-III вв. до н. э., а также при раскопках Залазнинского могильника – медная накладка с рельефными изображениями медведей в «жертвенной позе» в раннеананьинских погребениях. Изображение медведя проявляется в таежном Приуралье уже в раннеаньинскую эпоху (VII в. до н. э.), поэтому естественно считать, по мнению данных ученых, что разные иконографические традиции в изображении медведей, включая и медведей «в ритуальной позе», стали оформляться в Приуралье в ананьинскую эпоху.

Представляется очевидным, что дискуссия по данному вопросу идет по кругу, несмотря на то, что его изучением занимаются профессиональные археологи и этнографы – прекрасные знатоки материала. Не думаю, что выходом из затянувшейся дискуссии может стать предложение, высказанное в одной из приведенных статей, проводить научную интерпретацию образов древнего искусства в таежной Евразии, в частности, иконографию медведя, исходя из сходства в культовой практике, объясняемой этнокультурной близостью народов Прикамья и Западной Сибири. На мой взгляд, данную интерпретацию необходимо проводить на фоне общеевразийской культуры, создававшейся и носителями финно-угорских языков, и носителями ИЕ, привлекая исследования первобытной религии, восходившей к традициям ариев и древних русов. Такая попытка и будет предпринята в данной статье на примере анализа изображения медведя в «жертвенной позе».

Ученые издавна обратили внимание на своеобразие характера взаимодействия человека и медведя. Медведь никогда не имел существенного значения как промысловый зверь, но, тем не менее, с древних времен был объектом культа, что ставит культ медведя особняком среди культов других животных, обычно объясняемых с точки зрения охотничьей магии и других производственно-магических ритуалов. «Исключительное место, которое занимали медведи в картинах мира, позволило исследователям говорить об особой форме религии – о культе медведя – отличном от промыслового культа (С.А.Токарев). Оставляя в стороне методологии выделения культов, нельзя не признать, что образ медведя был ярко представлен в культурах Евразии…» (Медведь в древних и современных културах Сибири. Новосибирск, 2000. С. 100).

Таким образом, анализируя культ медведя как таковой, надо выделить в нем две разновидности: промысловый культ (имел он существенное значение или нет, совсем списывать его нельзя), где медведь – участник элементарно-охотничьей пантомимы (А.Д. Столяр) и культ медведя как особую форму религии, где медведь – зооморфный образ божества. А результаты анализа позволят точнее определить истоки сюжета «медведь в жертвенной позе» в культовом литье Прикамья и Приобья, что важно не только для обнаружения этнических корней данного сюжета, но и для этнической идентификации ПЗС вообще, а через эту идентификацию – для реконструкции древнерусской истории периода расселения носителей ИЕ в Восточной европе, и для реконструкции истории финно-угорских народов России. Временем зарождения «медвежьих культов» принято считать мустьерскую эпоху или завершение нижнего палеолита, а наиболее древними святилищами – знаменитые мустьерские «медвежьи пещеры» или своеобразные медвежьи кладбища, в которых медвежьи кости составляют 95-99% всех костных останков, количество же особей в одном пункте доходит до 1000 медведей. Древнейшими из таких кладбищ являются медвежьи пещеры в Альпах, Северном Причерноморье и на Кавказе с явно ритуальными захоронениями медвежьих черепов и лап (Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. С. 128-137).

Например, в пещере Драхенлох (Швейцария) медвежьи черепа – частью целые, частью разбитые, были сложены в определенном порядке по 3-4 и более вместе. Вместе с черепами находились длинные кости конечностей. Кроме того были обнаружены 6 сложенных из плиток известняка прямоугольных ящиков, покрытых сверху каменной плитой. Ящики также оказались заполненными черепами и длинными костями конечностей медведя. И, наконец, в одном месте пещеры был найден целый череп медведя, окруженный небольшими камнями, расположение которых следовало контуру черепа. Подобные захоронения были обнаружены и в других местах: Вильденманлислох (Швейцария), Петерсхелле (Германия), Зальцофен (Австрия), Ле Фюртэн, Регурду (оба – Франция), Цуцхвати (Грузия) и др. Несомненно, что в этих случаях мы имеем дело с такой человеческой деятельностью, которую невозможно истолковать как утилитарную.

Нельзя не согласиться с автором приведенной по линку статьи. Пещера Драхенлох на¬ходится на высоте около 2,5 тыс. метров, Начало освоения пещеры – порядка 50 тыс. лет до н. э. Культурный слой отсутствует, т. е. пещера не использовалась для жилья. Поэтому совершенно очевидно, что это было святилище, а не помещение, служившее потребительским целям. Медвежьи черепа и лапы явно были здесь какими-то священными символами, для сбережения которых не жалели усилий коллектива. Аналогичную оценку «медвежьим кладбищам» давал в свое время и Б.А. Рыбаков. Он упоминал, в частности, захоронения медвежьих черепов и костей лап в естественных нишах в пещерах Петерсхелле (пять черепов), Зальцофен (тоже пять черепов) и Клюни (тоже пять), отметив, что в последнем случае черепа были положены по кругу. Согласие вызывает вывод Б.А. Рыбакова о том, что палеолитические захоронения медвежьих лап олицетворяли в сознании первобытного общества несокрушимую силу и крепость (Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1997. С. 134).

Древнейшие проявления медвежьего культа мустьерского времени, географически локализуемые на юге Западной Европы, в Центральной Европе и на юге Восточной Европы, продолжали свое развитие и в энеолите. Уже в раннем неолите, отмечал Б.А.Рыбаков, мы встречаем своеобразный тип глиняной посуды, которая продержалась до гальштада (900-400 гг. до н.э.): сосуды в виде фигур животных с широкой воронкой наверху. Наиболее вероятное назначение этих больших зооморфных сосудов – служить вместилищем жертвенной крови того зверя, в форме которого такой ритуальный сосуд был изготовлен. Для ранних стадий известны сосуды в виде медведя или огромного оленя VI тысячелетия до н.э. Они покрыты символическим орнаментом. Интересным разделом зооморфной пластики являются крышки больших сосудов. Часто они оформлялись в виде голов или фигур животных. Известны головы медведей, оленя, козла.

Ритуальный сосуд в форме медведя (Балканы, энеолит), покрытый меандрово-ковровым узором. Этим узором покрывались ритуальные сосуды и жертвенники из Винчи, изображения женского божества тисской культуры, на седалищах глиняных «жриц» (Новый Бечей) и на особых светильниках (Градешница). Иллюстрация и сведения из монографии Б.А.Рыбакова «Язычество древних славян». М., 1997. С. 208-214.

Прослеживаются в разных местах маски медведя. Фигура женщины в маске медведицы (Породин, Югославия) относится к 6000 г. до н.э., т.е. является одной из ранних культовых масок (Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. С. 211-212). Фигура женщины в маске медведицы немедленно рождает ассоциации с Артемидой, поскольку медведица была одним из священных животных богини. Жрицы Артемиды – Бравронии исполняли культовые пляски в медвежьих шкурах, т.е. принимали личину медведицы. Миф об Артемиде сохранил и след жертвенного убийства медведицы: нимфу Каллисто Зевс превратил в медведицу, а Артемида ее убила, после чего Зевс дал медведице бессмертие, превратив ее в созвездие Большой Медведицы. Медвежьи праздники в честь Артемиды, как предполагал Б.А. Рыбаков, отмечались, очевидно, в месяце артемизионе, примерно соответствовавшему марту. Согласно А.Ф. Лосеву, культ Артемиды фиксируется в микенской Греции в III тыс. до н.э.

Тут же интересно вспомнить об изображениях медведя «в жертвенной позе», найденных в женских погребениях в Западной Сибири, датируемых ранним железным веком, как сообщается в вышеприведенной статье Л.В. Панкратовой. Кроме того, в той же статье говорится и о скульптурных изображениях головы медведя, использовавшихся в качестве оформления керамических сосудов. Не родственна ли эта традиция тому типу ритуальной зооморфной посуды на Балканах и в Центральной Европе эпохи палеолита, которую описал Б.А. Рыбаков и в которой элементом зооморфной пластики выступали крышки больших сосудов, офрмлявшиеся в виде голов или фигур животных, в частности, в виде голов медведей?

Палеолитические захоронения медвежьих черепов и костей лап в естественных нишах в пещере Клюни, когда черепа были положены по кругу, перекликаются с изображениями голов медведя на круглых бляшках III-II вв. до н.э. из Приуралья, расположенных по кругу и описанных в статье В.В. Овсянникова. Аналогичная композиция имеется на эполетообразной застежке из Барсова городка (Приобье). Все эти данные требуют проверить, как далеко на восток евразийской ойкумены могли распространяться традиции «медвежьих кладбищ» с захоронениями черепов и лап, а также другие элементы культа медведя как особой формы религии, известной с древности в Центральной Европе и на Балканах.

Эта тема заслуживает отдельной статьи для того, чтобы можно было достаточно подробно рассмотреть формирование культа медведя у носителей ИЕ со времени их расселения на Русской равнине и проследить путь этой первобытной религии в истории древних русов и ариев в Евразии. Нет никаких сомнений в том, что район Прикамья играл значительную роль одного из важных сакральных центров, откуда шли импульсы, стимулировавшие развитие духовной и материальной культуры далеко за пределами Восточной Европы. Обращение к топонимике Пермской земли может подкрепить высказанную мысль. Согласно мнению большинства исследователей, название Пермь происходит от вепсского слова perä maa – «далёкая земля», что и понятно, посколько большинство исследователей живет под влиянием псевдонаучных концепций О. Рудбека и А. Скарина. Но, на мой взгляд, предложенная этимология выглядит явно притянутой. С какой стати жители Пермской земли закрепили за своим краем вепсское представление о Перми как далекой от вепсов земли? Но обращение к санскритско-русскому словарю показывает, что скорее вепсское выражение perä maa – «далёкая земля» возникло как заимствование из санскрита. Предлагаю внимание читателей несколько примеров из санскритского словаря как информацию к размышлению:

p’ara 1) далекий; 2) другой; 3) чужой; 4) прошлый, более ранний.
param’a (spv. от para) 1. высший, лучший; 2. adv. очень, в высшей степени.
parama-dhaarmika очень справедливый.
parama-bhaasvara очень сверкающий, в высшей степени блестящий.
parameshvara (parama-ishvara) m Всевышний (эпитет бога Шивы).

Мы видим, что санскритское p’ara, созвучное вепсскому perä, содержит в своем синонимическом ряду такое значение как далекий, но есть и такое значение, как прошлый, более ранний. Вкупе с другими значениями слово «далёкий» приобретает смысл «далекое прошлое», что вполне подходит к Перми, как земле с древним прошлым или как земле, имеющей иную, т.е. более раннюю историю. Сюда же прекрасно вписывается param’a как «высший» и «лучший», что подходит к образу «древняя земля». Не выпадает из общего ряда и эпитет бога Шивы, особенно если учесть, что Пермь стоит на реке, которая носит имя Кама, т.е. имя божества, восходившего к ведийским временам и на путях мифологической генеалогии считавшегося сыном Вишну, отождествлявшегося и с Шивой. От пермской Камы тянется ниточка к западносибирской Каме на Оми, не говоря уже о том, что на Русском Севере есть река Камавелица в Тотемском уезде и Камозеро в Кемском уезде.

Санскритские примеры можно дополнить рядом древнерусских. В словаре древнерусского языка имеется слово переим/переѥмъ со значением «конец межи, место, где межевые знаки прекращаются естественными преградами». Т.е. слово переим/переѥмъ сохранило отзвук p’ara в значении «другой, чужой» и может пониматься как место, отграниченное, защищенное естественной преградой. Представляется, что лингвистам стоило бы больше поработать как с названием Пермь, так и с другими топонимами в Прикамье. Но уже и сейчас видно, что название Камская чудь может быть отнесено и к чуди на Каме – притоке Оми, и к заволоцкой чуди на Русском Севере, на Камавелице и на Камозере. Приведенная топонимика намечает интересные координаты для продолжения рассуждения по теме, заданной в данной статье.

Лидия Грот,
кандидат исторических наук

Источник

Рекомендуем к ознакомлению: